Самоорганизация в основе глобальных трансформаций. Парадокс адаптации систем

Самоорганизация в основе глобальных трансформаций. Парадокс адаптации систем

Не секрет, что массовое преклонение перед Западом как общественное течение зародилось не вчера и имеет глубокие исторические корни. По сей день считается, что либерально-рыночная модель – единственно верная с точки зрения перспектив развития научно-технического прогресса, даже не смотря на очевидную внутреннюю убогость. Духовное оскудение этого общества – неизбежное следствие непрерывной эксплуатации самых примитивных человеческих качеств – эгоизма, алчности и беспринципности. Без всякого стеснения эти «достижения гуманизма» выставляются напоказ, являясь предметом гордости, и навязываются остальным, на том основании, что они и есть – источник мирового прогресса.

Ведь, именно в этой цивилизационной исключительности, собственно, и состоит основной посыл и «глубинный» смысл идеи Европоцентризма, в которой Русскому Миру отводится роль варварской третьесортной периферии. И с этой грубой логикой сложно спорить. В самом деле, общество, способное развиваться быстрее других априори становится технологически мощнее и по праву сильного получает особые права при распределении мировых богатств. На этом собственно строилась вся колониальная (а затем – и постколониальная) политика Запада по отношению к остальному миру.

Но принципиальное заблуждение этой идеи – в аберрационной субъективности и поверхностности суждений, не учитывающих недавнее собственное варварское прошлое нынешних мировых лидеров. Нельзя, конечно, умалять значимости мощного технологического бума, грянувшего, словно гром среди ясного неба, в результате промышленной революции в Западной Европе и захлестнувшего как цунами все аспекты человеческого бытия, но это – лишь звено в длинной цепи событий. Ведь, что такое несколько столетий в масштабе глобальной цивилизации? Миг. Непростительная ошибка – делать такие кардинальные выводы на основе спорадических локальных всплесков активности, динамика которой явно падает, видимо, не имея уже достаточной подпитки, чтобы поддерживать первоначальные темпы.

Интересно, что слово «прогресс» дословно переводится с латыни как движение вперед, явно предполагая какую-то направленность развития. В самом общем понимании это – переход от простого к сложному. Другими словами, речь идет о закономерной изменчивости форм в определенном направлении (снижения энтропии), то есть в полном противоречии Второму Началу Термодинамики.

На первый взгляд может показаться несколько вызывающим, что какие-то процессы протекают в нарушения главного вселенского закона. Но происходит это настолько регулярно и настойчиво, что эта тенденция уже обратила на себя внимание, получив название Закона необратимости эволюции (большие системы эволюционируют только в одном направлении – от простого к сложному).

Попытки объяснить этот парадокс в терминах классического естествознания, как правило, наталкиваются на определенные трудности, связанные с отсутствием подходящего модельного описания. Но успехи теории самоорганизации, бурно развивающейся последние десятилетия, позволили подойти вплотную к разгадке этого удивительного парадокса.

Дело в том, что рассматривать феномен развития (снижения энтропии) как комплекс каких-то внутренних процессов не совсем правильно. Как известно, в реальном мире все системы являются открытым, то есть – находятся в постоянном взаимодействии с другими системами, которое, как правило, имеет характер конкуренции по причине ограниченности жизненно необходимых ресурсов. Поэтому, правильнее феномен направленной изменчивости как закономерного явления рассматривать как последовательную цепь трансформаций («мутаций»). Эти перерождения сопровождаются приобретением качественно новых свойств.

Дискретная модель самоорганизации, описывающая цепочку всплесков нового системообразования, снимает пресловутое противоречие со Вторым Началом Термодинамики, так как каждый последующий скачок развития, по сути, представляет собой рождение новой системы с уникальным набором параметров (включая основной показатель состояния системы – энтропию).

При этом, главное отличие самоорганизации от предмета классического знания является вероятностный характер ее результатов. Другими словами, невозможно заведомо знать, чем завершится процесс самопроизвольного системообразования, что не мешает рассчитать вероятности различных альтернативных сценариев. Важно, что неопределенность результатов в данном случае ни в коем случае не является следствием нехватки информации об объекте, а в ее основу заложена сама стохастическая природа этого феномена.

Для того чтобы понять, что же вдруг ни с того, ни с сего заставляет систему трансформироваться в новые неповторимые формы, необходимо вернуться к теоретическим азам – понятию равновесия. Не нужно никого убеждать в том, что реальный мир всегда динамичен, даже если с виду ничего не меняется, так как во всех процессах незримо присутствует время. Исходя из этого понимания, построена (И. Пригожиным) модель реальных открытых неравновесных систем или так называемых диссипативных структур.

Находясь в состоянии динамического равновесия (баланса всех внутренних и внешних процессов) реальная система самопроизвольно выбирает наиболее экономичный режим жизнедеятельности (Теорема о минимуме производства энтропии И. Пригожина) с наименьшим уровнем диссипации (рассеяния) ресурсов, которые непрерывным потоком поступают «топку» системообразования, являясь необходимым условием его поддержания, так как компенсируют неизбежную диссипативную составляющую. В такой гармонии система может пребывать бесконечно долго, пока поддерживается необходимая подпитка.

Но все меняется, когда по каким-то причинам (как правило, при мощным внешнем воздействии) система выводится из этого унылого однообразия в состояние, сильно удаленное от точки равновесия, в котором уже невозможно просто воспроизводить привычные внутренние циклы, поддерживая обычный способ жизнедеятельности, так как это уже становится равносильно гибели. Такое состояние получило название критического или точки бифуркации, когда запускаются механизмы демонтажа прежних структурных связей, перераспределение ресурсонесущих потоков и запутывание внутрисистемной дифференциации.

Система оказывается перед суровым выбором – либо погибнуть, либо меняться самым кардинальным образом. То, что происходит далее, наилучшим образом описано с помощью модели конкуренции (селекции) мод (волн) в лазере, обусловленной различием времени жизни различных фотонов в резонаторе. В течение времени формирования светового импульса в условиях глубокой неравновесности моды, которые имеют более высокое усиление (или меньшие потери), возрастают по амплитуде быстрее, чем остальные, постепенно угасающие.

Характерно, что различие по амплитудам между модами становится тем больше, чем больше число полных проходов в резонаторе, так как транзакционные диссипативные издержки нарастают неравномерно, давая все больше преимуществ модам, обладающими наименьшими потерями. Другими словами, критерием конкурентоспособности выступает функциональная эффективность – способность минимизировать диссипативные потери, то есть – аналогичная пониманию величины порядка в структурной организации объекта.

Эти новые гегемоны, носители нового (более высокого) порядка постепенно захватывают все доступное пространство, обеспечивая системе принципиально новые качества, абсолютно необходимые в ситуации кризиса, когда потенциал приспособления уже давно исчерпан. Если этого достаточно, чтобы ответить на внешние вызовы, то система переходит в состояние нового динамического равновесия, если нет – то неизбежно погибает и цепь трансформаций («мутаций») пресекается. Этот принцип внутренней конкуренции обеспечивает максимальную вероятность повышения порядка (снижения энтропии) системы в результате самоорганизации.

Таким образом, принцип отбора (неизбежное следствие ограниченности материальных ресурсов) является универсальным инструментом эволюции. Из внешней среды он обеспечивает нагнетание кризисных напряжений, а на внутрисистемном уровне – выступает своего рода обратным клапаном прогресса, который не допускает разворота процессов развития в противоположную сторону, не исключая, конечно, отдельные локальные случаи деградации, которые, как правило, являются тупиковыми.

По аналогии можно предположить, что вектор научно-технического прогресса тоже предопределен неизбежностью глобальных столкновений в результате постоянного усиления международной напряженности, перенаселения и катастрофической нехватки мировых ресурсов. А вот его локальная динамика зависит от того, насколько те или иные глобальные игроки склонны к структурной изменчивости и кардинальному обновлению, к сожалению, предполагающему погружение в глубокий кризис и прохождение сквозь горнило самоорганизации.

Продолжая данную логику, стоит задаться вопросом – какое системное свойство повышает вероятность возникновения кризиса (точки бифуркации)? Ответ, на первый взгляд, не совсем очевиден. Ведь, как принято говорить, все зависит от обстоятельств. Но все же, если гипотетически допустить идентичность внешних факторов, должны же быть какие-то внутренние качества, которые будут повышать вероятность возникновения кризиса, а значит – и усиливать склонность к трансформации?

Да, и этим критическим параметром является чувствительность системы, понимаемая, конечно, не в смысле банальной способности улавливать и воспринимать какие-то изменения во внешней среде, а как невозможность их переносить (терпеть) – своего рода, болевой порог. Чем раньше объект начинает реагировать на внешние угрозы, тем больше остается времени, чтобы приспособиться к новым обстоятельствам, например, избежать опасности. Низкий уровень чувствительности (или высокий болевой порог) задерживает реакцию на интенсивное воздействие, что приводит к появлению высоких напряжений (глубокой неравновесности) – триггеру самоорганизации.

Получается, что чувствительность является помехой изменчивости? Звучит, мягко говоря, непривычно. Ведь, общеизвестно, что чувствительность обеспечивает высокие адаптивные свойства, то есть – ту же самую изменчивость. Но, дело в том, что – не ту же. Здесь необходимо четко разделять адаптивность в рамках существующих системных свойств (своего рода, встроенный приспособленческий механизм, жизненную гибкость) и трансформационную изменчивость, предполагающую приобретение принципиально новых качеств.

В конце концов, это логично – любое, даже самое неоспоримое благо имеет оборотную сторону. Если организм от рождения наделен значительными адаптивными способностями, позволяющими легко подстраиваться под внешнюю конъюнктуру, то у него отсутствуют какие-либо стимулы приобретать новые качества (то есть трансформироваться).

Описанный парадокс можно легко продемонстрировать, сравнив, например, двух бизнес-конкурентов. Первый – обладает уникальным талантом выходить из различных затруднительных ситуаций (покупает подержанные запчасти, сам ремонтирует и обслуживает оборудование), что позволяет избегать значительных инвестиций и уверенно вести бизнес, при том, что станки уже давно превратились в груду металлолома. Не обладая такой же смекалкой, его конкурент вынужден постоянно обращаться за сервисом на сторону, отдавая все большую часть своих доходов по мере износа техники. В итоге, не выдержав, он продает все по остаточной стоимости, берет кредит и покупает новые станки, уже обладающее принципиально новыми характеристиками, позволяющими сократить персонал, снизить потребление энергии и затраты на обслуживание (пока оно новое). Если повезет быстро выплатить кредит, то он приобретает очевидное рыночное преимущество, если нет – велика вероятность банкротства.

Но речь, конечно, не о судьбе этого предпринимателя, а о двух принципиально разных стратегиях – приспособлении и трансформации. Важно, что адаптивный стиль поведения, не смотря на свою живучесть, мало интересен для эволюции, а вот второй – менее гибкий, наоборот, обладает повышенной склонностью к скачкообразному развитию, то есть прогрессивным потенциалом системообразования.

Причем, низкая адаптивность, отнюдь не всегда означает отсутствие самой способности, как таковой. Объект, например, может просто не иметь такого желания и не только по причине глупой лености или жизненного безразличия, а из принципа, протестуя или, наконец, следуя какой-то иной внутренней мотивации – сохраняя в себе что-то важное, ценное, что может быть проявлением грубого упрямства, равно как и благородного упорства или героической стойкости. Ведь смелость тоже в каком-то смысле безрассудна, с чисто рациональных позиций являясь проявлением глупости. Всегда же можно спрятаться, отсидеться, выжить, а потом как-то приспосабливаться к новым реалиям.

Просматривается интересная положительная корреляция, совсем не очевидная на первый взгляд, между болевым порогом (неким предельно терпимым уровнем внешнего воздействия) и прогрессивным потенциалом системы, что навевает исторические образы тяжелейших испытаний, выпавших на долю разных народов, среди которых, наибольшей выносливостью и стойкостью всегда отличался Русский Мир, что признавали даже самые непримиримые враги.

Да, сложно представить народ, более терпеливый и неприхотливый. И даже сегодня, в век всеобщего потребления, по статистике аналитиков, уровень жалоб в сфере продаж в России составляет примерно 1 на 800 инцидентов, в то время как на Западе – 1 на 90, то есть в 10 раз больше, что, конечно, можно было бы, как всегда, списать на недостаточное развитие потребительской культуры, если бы не одно «но».

Никому более не удавалось выдерживать такие суровые испытания, сохраняя суверенитет и, всегда, в итоге, побеждая. И эти, безусловно, системные качества являются следствием каких-то уникальных ментальных особенностей, позволяющих сохранять привычное спокойствие духа, не поддаваясь панике, а только укрепляя волю в тяжелейшие времена.

Русский Дух еще жив, хотя и дремлет в безмятежном спокойствии, когда грозные тучи уже собираются над головой. Но стоит ему проснуться под тяжелыми вражескими ударами, тут же снова произойдет синергетическая сборка – удивительное сплочение, многократно умножающее народную мощь, уже не раз проявлявшееся в неравном противостоянии в разные исторические периоды (от Наполеона, до Холодной Войны XX века).

Эти мощные всплески и волевые подъемы, безусловно, организационной нелинейной природы (синергия прогрессивного потенциала), с завидной регулярностью наблюдаются, как ни странно, не в хваленых развитых странах, а, наоборот – со стороны «отсталой лапотной» России, что выглядит странно и необъяснимо. Но таким же неуклюжим и смешным, наверное, казался современникам первый автомобиль, который ни в какое сравнение не входил с возможностями лошади. Вряд ли они могли даже представить его реальный потенциал.

Доживая свой век, идеи Европоцентризма освобождают пространство для новых перспективных геополитических конструкций, и это уже становиться очевидным для многих. Пальма первенства в цивилизационном движении неизбежно должна перейти в руки Русского Мира, обладающего мощным прорывным потенциалом и необходимой стойкостью для победы в грядущем жестком глобальном противостоянии в преддверии какой-то очень важной цивилизационной трансформации, призванной в очередной раз подарить человечеству какие-то новые цивилизационные формы.

Роль самоорганизации в геополитическом системообразовании, ее принципы, типы, структура в контексте влияния роли личности на ход истории и характер событий как основополагающей философской дихотомии (спора Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского), будут предложены вниманию уважаемого читателя в следующем выпуске...

Михаил Елизаров