«Каждый, защищавший Ленинград, не просто горожанин, а солдат, по мужеству подобный ветерану».

        К началу блокады в городе не имелось достаточных по объёму запасов продовольствия и топлива. Единственным путём сообщения с Ленинградом оставалось Ладожское озеро, находившееся в пределах досягаемости артиллерии и авиации осаждающих, на озере также действовала объединённая военно-морская группировка противника. Пропускная способность этой транспортной артерии не соответствовала потребностям города. Прекратилось централизованное отопление домов, замёрзли или были отключены водопровод и канализация. В результате в Ленинграде начался массовый голод, усугублённый особенно суровой первой блокадной зимой.

        С 20 ноября по 25 декабря 1941 года нормы выдачи хлебы составляли: рабочим — 250 граммов хлеба в сутки, служащим, иждивенцам и детям до 12 лет — по 125 граммов. Хлеб наполовину состоял из примесей, позже стали добавлять витамины из хвои и сосны. В среднем, в блокаду нормы выдачи хлебы в сутки составляли 500 граммов для рабочих и служащих, и 250 граммов для детей и иждивенцев. Для сравнения, по ГОСТу 1986-го года, буханка «Дарницкого» хлеба должна иметь вес 700 граммов.

         В период блокады из города было эвакуировано около 1,5 миллиона человек (из около 3 миллионов жителей). За годы блокады в Ленинграде погибло, по различным данным, от 600 тысяч до 1,5 миллиона человек. На Нюрнбергском процессе озвучено число 632 тысячи человек. Только 3 % из них погибли от бомбёжек и артобстрелов, остальные 97 % умерли от голода. Только на Пискаревском мемориальном кладбище в братских могилах похоронено около 640 тысяч человек. Фактически умер каждый второй житель Ленинграда.

       За массовый героизм и мужество в защите Родины в Великой Отечественной войне, проявленные защитниками блокадного Ленинграда, согласно Указа Президиума Верховного Совета СССР  8 мая 1965 года городу была присвоена высшая степень отличия — звание Город - герой. А день полного снятия блокады  27 января 1944 года, стал Днём воинской славы России.

       Когда говорят о блокаде Ленинграда, то вспоминают мужество и героизм защитников города, нечеловеческие условия, в которых жили, трудились и побеждали люди. Однако блокада продемонстрировала не только образцы мужества и героизма. Жители города показали чудеса человеческой стойкости и силы духа.  Люди не только работали и выживали — они творили, создавая прекрасное, и сохраняли для потомков величайшие ценности культуры, сокровища мирового искусства.  

«И каждый, защищавший Ленинград, вложивший руку в пламенные раны,

не просто горожанин, а солдат, по мужеству подобный ветерану».

      Попытаемся представить себе изможденных, голодных людей, которые, шатаясь от слабости, спасали коллекции Эрмитажа. Тех, кто вел экскурсии для солдат в нетопленых залах, демонстрируя порой пустые рамы, ярко и страстно рассказывая о картинах, которые раньше в них висели. Для этого нужна была великая вера — вера в то, что настанет время, и эти картины вернутся, и люди снова будут стоять перед ними.

      "22 июня 1941 года все работники Эрмитажа были вызваны в музей. Научные сотрудники, работники охраны, технические служащие - все принимали участие в упаковке, отводя на еду и отдых не более часа в сутки. А со второго дня к нам пришли на помощь сотни людей, которые любили Эрмитаж. К еде и отдыху этих людей приходилось принуждать приказом. Им Эрмитаж был дороже своих сил и здоровья", - И.А. Орбели, директор Государственного Эрмитажа в годы войны.

     "Самой объемной работой была подготовка бомбоубежищ в подвалах, которые надо было приспособить для жилья, изготовить и расставить койки, заложить кирпичом окна, подготовить канализацию. Когда в сентябре начались систематические налеты немецкой авиации, то в бомбоубежищах Эрмитажа  проживало не менее двух тысяч человек: оставшиеся сотрудники музея с семьями, ученые, музейные работники, деятели культуры, также с семьями". Б. Б. Пиотровский, сотрудник Государственного Эрмитажа в годы войны.

      "10 декабря 1941 года в окруженном, скованном блокадой Ленинграде, в одном из залов Эрмитажа, где температура упала до минус 12 градусов, проходило торжественное заседание, посвященное 500-летию великого узбекского поэта Алишера Навои. Когда звучали стихи Навои, воздух содрогался от разрывов немецких снарядов, но никто из зала, где шло заседание не вышел". И.А. Орбели.

       "Долгие часы дежурства на постах научные сотрудники даром не теряли, они занимали время разговорами на научные темы. Научная работа облегчала нам тяжелую жизнь. Те, кто был занят работой, легче переносили голод".  Б. Б. Пиотровский.

«И ночь ли будет, утро или вечер, но в этот день мы встанем и пойдём

воительнице-армии навстречу в освобождённом городе своём.

Мы выйдем без цветов, в помятых касках, в тяжёлых ватниках,

в промёрзших полумасках, как равные, приветствуя войска».

      По распоряжению Ленгорсовета от 15 июля 1941 года в Исаакиевском соборе было создано Объединённое хозяйство музеев (ОХМ). Под надёжными сводами были спасены сотни ящиков с коллекциями уникальных предметов из фондов пригородных дворцов-музеев Пушкина, Павловска, Петергофа, Гатчины и Ораниенбаума, многие вещи из Музея истории Ленинграда и Летнего дворца Петра I – ценности, которые не успели отправить в тыл.

      Сберечь все это было поручено группе музейных работников. Как и все ленинградцы, они голодали и мёрзли, но выполняли свой долг по сохранению музейных фондов. Теперь, когда тысячи туристов осматривают Исаакиевский собор и любуются ожившими после реставрации росписями и мозаикой, трудно представить себе, каким он был мрачным, сырым и холодным в блокадные годы.

     Из пригородных дворцов сюда свозили скульптуру, мебель, фарфор, архивы, научную документацию. Всю войну здесь хранились картины и бронза, фарфор и стекло, ткани и вышивки, медали и монеты, чертежи, акварели, гравюры, фотографии, книги и журналы.

      Сотрудники были переведены на казарменный режим. Храм, укрывший спасённые ими музейные ценности, стал убежищем и для них. Жили здесь и работники ленинградских музеев, редко уходившие домой. Все они ютились в подвалах, ставших жилыми в ту страшную первую блокадную зиму.

      В соборе были введены круглосуточные дежурства научных сотрудников. В обязанности хранителя входили обходы и проверка целостности и состояния музейных фондов, контроль сохранности пломб и регистрация в «Книге дежурств» условий хранения (температурных колебаний, влажности, аварийных случаев). Из записей главного хранителя Серафимы Николаевны Балаевой, мы узнаём, что в декабре 1942 года температура в соборе упала до -20 С, а влажность в марте следующего года составила 89%. Такой режим являлся немыслимым для сохранности музейных фондов. Оставалось следить, чтобы вещи не погибли, просушивать и проветривать их, устанавливая очерёдность нуждающихся в этом предметов. Сырость и холод губили не только бесценные экспонаты, но и самих музейных сотрудников, которые в конце рабочего дня ходили с застывшими,  несгибающимися, окоченелыми руками и ногами.

       Основным местом работы был южный портик собора. Только там, за высоким забором, можно было просматривать, просушивать и проветривать, то есть «лечить воздухом» музейные вещи. На верёвках, привязанных к колоннам, сушились яркие полотнища тканей и вышивок. На гранитных плитах портика стояли золочёные кресла и диваны, между колоннами на верёвках развевались на ветру многоцветные ковры, портьеры и гобелены, а у основания колонн размещались картины, вынутые из рам (их сушили обратной стороной холста к солнцу). В тяжелейшей работе по выносу вещей на портик принимали участие все сотрудники вместе с пожарной охраной. Вещи «дышали» воздухом до вечера, потом их возвращали обратно в собор. Когда собор оказывался в районе обстрела, приходилось все это заносить внутрь. А когда опасность отдалялась, вновь выносить – для «лечения» необходимо было пользоваться каждой минутой. Откуда у людей брались силы, сегодня понять трудно.   

       В этом холодном, внешне безжизненном здании было одно тёплое, уютное местечко: маленькая будочка, бывшая касса музея, находившаяся у одной из мощных колонн южного портика. В крошечном помещении стояли лишь столик и скамья. Там всегда топилась печка, и на ней постоянно кипел чайник. Зимой эта будочка становилась научным кабинетом, приёмной и залом заседаний одновременно. Здесь отогревались и отдыхали, здесь составляли акты о проверках вещей, писали статьи, обсуждали планы работы.

      Несмотря на тяжелейшие условия жизни в блокадном Ленинграде, художественная жизнь не угасала в нем на протяжении всей героической обороны города. Мастера живописи, скульптуры, графики, писатели, художники, музыканты создавали произведения, которые ныне стали свидетелями того времени, несущими правду о жизни и борьбе ленинградцев. В лютую, первую блокадную зиму в подвалах Эрмитажа, Исаакиевского собора, Академии художеств жили и работали многие прославленные художники, архитекторы, ученые, отказавшиеся, несмотря на преклонный возраст и гаснущее здоровье, эвакуироваться из Ленинграда.

       Некоторые художники считали, что искусство во время войны никому не нужно, что Союз художников надо временно просто закрыть. Но труд живописцев, скульпторов, графиков стал необходим городу-фронту. Уже в конце июня 1941 года большая группа художников начала выполнять огромную работу по маскировке военных объектов — прежде всего аэродромов. Нужно было также маскировать важнейшие гражданские объекты и уникальные архитектурные сооружения. Необходимо было укрывать от бомб и снарядов знаменитую монументальную скульптуру. Для каждого памятника архитекторы и скульпторы разрабатывали свой, особый способ укрытия.

        В октябре 1941 года при Академии Художеств был открыт госпиталь. После начала блокады Ленинграда некоторые сотрудники Академии перебрались жить в подвальные помещения, здесь они жили, здесь же учились. Студенты и сотрудники Академии вместе охраняли здание и хранящиеся здесь ценности. В декабре 1941 года состоялась очередная защита дипломных работ. К защите было допущено около 60 человек, многих из них специально вызвали с фронта. Весной 1942 года в Круглом дворе и академическом саду организовали огороды, которые спасли жизнь многим людям.

     «Но тот, кто не жил с нами, - не поверит, что в сотни раз почётней и трудней

в блокаде, в окруженье палачей не превратиться в оборотня, в зверя..».

      Великий подвиг блокадного Ленинграда в том, что его жители в нечеловеческих испытаниях сохраняли человеческое достоинство.  

      Именно ради будущего, погибающий от голода в осаждённом Ленинграде художник-мозаичник Владимир Александрович Фролов (1874-1942) создавал панно для московского метро. Среди его работ – мозаика Храма Спаса на крови в Санкт-Петербурге, на станциях московского метро «Маяковская», «Автозаводская», «Новокузнецкая» (работы над мозаикой велись в 1941-1942 гг.) Во время блокады, Фролов продолжал работать в мастерской Академии художеств. Незаконченными оставались панно для Московского метрополитена. Молодые ученики ушли на фронт, Владимир Александрович остался один. Он мог бы уехать в эвакуацию, Ленсовет принял решение о прекращении работ. Но тогда погибла бы мастерская и почти готовые работы. В пронзающий холод, в помещении с выбитыми окнами мастер собирал свое последнее творение. Чтобы подобрать один фрагмент, камушек мозаики, его нужно было отколоть от большого куска смальты молотком, который весил больше килограмма. Фролов набирал десять квадратных сантиметров за неделю. Смальты в его мастерской было около восемнадцати тысяч оттенков. Это собрание по количеству и качеству, по классификации было единственным не только в Советском Союзе, но и в Европе. В декабре 1941 года Фролов попросил Ленсовет выделить ему пятнадцать литров керосина, чтобы минимально освещать мастерскую и продолжать работу.

      Мозаики вывезли по Ладоге на одном из последних кораблей перед концом навигации. Они чудом не затонули во время обстрелов, да и вообще случайно попали на борт. Один матрос рассказал потом, как это было: судно уже отплывало, когда подъехал автомобиль, из которого вышли офицер и пожилой мужчина. Он буквально умолял капитана вывезти из блокадного Ленинграда ящики с панно для московского метро. Говорил, что, скорее всего больше не успеет сделать ни одной работы, что эта мозаика - последняя в его жизни. 3 февраля 1942 года В.А. Фролова не стало, он умер от истощения в блокадном городе. Ему было 68 лет, и работал он до последнего дня. 

       Художник Иван Яковлевич Билибин (1876-1942), учившийся у И. Е. Репина, оформлял для издания русские сказки, в том числе и А.С. Пушкина. Разработал  в технике рисунка тушью, подцвеченного акварелью, — особый «билибинский стиль» книжного дизайна, продолжающий традиции древнерусского орнамента.

      Иван Яковлевич уехал из России после Октябрьской революции 1917 года. В 1936 году вернулся на родину, преподавал в Академии художеств, продолжал работать иллюстратором и театральным художником. И. Я. Билибин умер в блокадном Ленинграде 7 февраля 1942 года в больнице при Академии художеств.

      Зодчий Яков Германович Гевирц (1879-1942) известен десятками частных и общественных зданий, построенных в Санкт-Петербурге в стиле модернизированной неоклассики, а также как археолог, преподаватель Академии художеств, автор научных трудов по истории и теории архитектуры. Дом акционерного общества «Строитель» на Александровском проспекте (ныне - проспект Добролюбова, 19) один из самых известных, созданных архитектором. В 1908 году, по проекту зодчего в Петербурге построено здание кинотеатра «Колизей» (до нашего времени не сохранилось), с самым большим экраном в России, где в октябре того же года состоялась премьера первого отечественного игрового фильма «Понизовая вольница» («Стенька Разин и княжна»).

       В 1925 Яков Германович стал профессором, а в 1936 деканом архитектурного факультета Академии художеств. Я.Г. Гевирц умер в блокадном Ленинграде 19 января 1942 года, в Академии художеств, где жили и работали в блокаду ее сотрудники.

       После войны, Герман Яковлевич Гевирц, студент Горного института, обратился к ректору Академии художеств Матвею Генриховичу Манизеру с просьбой установить памятник. На деньги Союза художников и Союза архитекторов на кладбище «Остров Декабристов» открыли гранитную стелу. Кроме Я.Г. Гевирца там значатся еще шесть фамилий профессоров Академии, умерших в блокаду, в их числе В.А. Фролов и И.Я Билибин.

«Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем.

Так их много под вечной охраной гранита.

Но знай, внимающий этим камням,

Никто не забыт и ничто не забыто».

Стихи Ольги Берггольц.