Кровавый вождь. Он мог убить Ким Ир Сена и втянуть СССР в третью мировую

Кровавый вождь. Он мог убить Ким Ир Сена и втянуть СССР в третью мировую

Северная Корея — это разруха, Мордор и расстрелы из зенитного собакомета, а Южная — рай с «Самсунгом», кей-попом и демократией. Примерно так считает большинство современных людей, наученных долгими традициями антисеверокорейской пропаганды. Между тем реальная история куда сложнее и интереснее. Специально для «Ленты.ру»известный российский кореист Константин Асмолов написал цикл статей об истории Корейского полуострова и двух расположенных на нем государств. В прошлый раз мы рассказывали, как южнокорейский президент-диктатор провозгласил себя чуть ли не мессией, установил в стране чудовищный культ личности и отдал ее американцам, а до этого — как и для чего будущего северокорейского вождя Ким Ир Сена тайно эвакуировали в СССР. В этот раз мы расскажем про Пак Хон Ёна — второго человека в Северной Корее, который имел все шансы стать первым, убить Ким Ир Сена и втянуть мир в пучину Третьей мировой войны.

Напомним, что кроме Кима и его «партизан» во власти присутствовали советские корейцы, мобилизованные на замену административно-хозяйственным кадрам из числа японских коллаборационистов (чхинильпха), и «китайская фракция» — члены китайской Компартии корейской национальности, которые боролись с японцами не в Маньчжурии (как Ким сотоварищи), а в составе армий Мао Цзэдуна.

Однако наиболее серьезной и многочисленной на тот момент была так называемая «местная» (или «внутренняя») группировка. Так ее зовут потому, что в нее включают тех коммунистов, которые на момент освобождения находились непосредственно в Корее и, по их словам, героически и незаметно сопротивлялись. На деле значительная часть ее верхушки — бывшие активисты Коминтерна. Лидер «местных» Пак Хон Ён был на 15 лет старше Кима — он вступил в иркутскую группировку компартии в 1921 году, успел поработать журналистом в национал-реформистских газетах и поучиться в Советском Союзе, приняв определенное участие во фракционных схватках в корейской секции Коминтерна.

В 1925-1926 годах во время массовых арестов членов компартии он был схвачен, но освободился, имитировав сумасшествие. В 1928 году Пак эмигрировал в СССР и поступил в Москве на Ленинские курсы при Коминтерне, которые закончил в 1930 году. Став членом Комитета по корейским вопросам в Коминтерне, он отправился в Шанхай, где через некоторое время был арестован. В 1934-1939 годах он находился в заключении, а после освобождения руководил некой «Сеульской комгруппой», известной только по его словам.

После освобождения страны Пак участвовал в создании Корейской Народной Республики, а среди советских товарищей у него было достаточно покровителей, или тех, кто имел с ним дружеские отношения: например, ему благоволил советский консул в Сеуле А.И. Куликов. Пока Пак Хон Ён был руководителем коммунистов на юге, именно он считался лидером всего корейского коммунистического движения и, перебравшись на север, мог претендовать на самые высокие посты в партии и государстве.

В первом правительстве КНДР Пак был первым вице-премьером и министром иностранных дел, а в донесениях советского посла Терентия Штыкова Ким Ир Сен и Пак Хон Ён постоянно упоминаются вместе, из чего можно сделать вывод о том, что их политический вес был сопоставимым. Если сравнивать Ким Ир Сена того времени со Сталиным, то это Сталин образца (условно) 1930 года — первый среди равных на фоне лидеров иных фракций.

Борьба фракций началась еще до образования КНДР, и первым ее серьезным всплеском было столкновение советских корейцев и внутренней группировки, когда было необходимо выстроить работающую вертикаль власти и покончить с махновщиной. Ким в этой разборке был скорее нейтральным наблюдателем.

Любопытен и так называемый «инцидент в Синыйчжу» 23 ноября 1945 года: тогда несколько сотен школьников вышли на демонстрацию и потребовали возвращения на свой пост директора христианской школы, уволенного Народным комитетом, в котором доминировали коммунисты из внутренней группировки. По приказу местных властей советские солдаты открыли огонь, убив пару десятков человек и ранив несколько сотен. Слухи об этом множились, и Ким Ир Сен лично приехал в город, чтобы разобраться в ситуации. Он встретился с представителями школьников и раскритиковал местных коммунистов за излишне жесткие действия, сумев урегулировать конфликт.

Затем еще в 1946 году Куликов, активно общавшийся с Пак Хон Ёном и высоко его ценивший, написал под корейским псевдонимом статью под названием «Пак Хон Ён — великий патриот корейского народа». Однако официальные корейские газеты отказывались печатать эту статью, ссылаясь на то, что она вызовет неудовольствие Ким Ир Сена. Только после давления со стороны советской военной администрации статью напечатали под более нейтральным названием «Пак Хон Ён — один из видных деятелей Кореи».

На фоне фракционной борьбы автор рассматривает и историю начала Корейской войны. Она началась не внезапно, и крупномасштабное наступление начал именно север. Но предыстория этих событий весьма важна. До определенного времени Москва, как и Вашингтон, отказывала корейским лидерам в разрешении начать войну. По сути, сталинское мнение на тот момент было таково: «Вы имеете право на контратаку, только если против КНДР будет совершена вооруженная провокация», однако с южнокорейской стороны таких провокаций хватало, и советский посол Штыков направил в Москву более 50 записок, в которых указывал на неминуемость конфликта большего масштаба.

15 сентября Штыков представил докладную записку с подробным анализом ситуации: «Ким Ир Сен и Пак Хон Ён, видимо, учитывают обстановку и не хотят быть ответственными за затяжку объединения страны. Не видя возможности объединения страны мирным путем, они пришли к мысли провести объединение страны путем вооруженного выступления против южнокорейского правительства. Они считают, что в этом мероприятии их поддержит народ как на севере, так и на юге страны. Они, видимо, учитывают, что если объединение не провести в настоящее время, хотя бы вооруженным путем, тогда вопрос с объединением затянется на годы. Южнокорейской реакции удастся задушить демократическое движение на юге, разгромить и уничтожить их левые организации. Одновременно южнокорейская реакция использует это время для создания более сильной армии и может напасть на север страны с тем, чтобы уничтожить все то, что создано на севере за эти годы».

19 января 1950 года советский посол Штыков докладывает Москве о важном разговоре с Ким Ир Сеном: «Теперь, когда освобождение Китая завершается, на очереди стоит вопрос освобождения Кореи. Партизаны не решат дела. Я не сплю ночами, думая о воссоединении. Мао сказал, что наступать на юг не надо. Но если Ли Сын Ман будет наступать, тогда надо переходить в контрнаступление. Но Ли Сын Ман не наступает… Ему, Ким Ир Сену, нужно побывать у Сталина и спросить разрешения на наступление для освобождения Южной Кореи».

Сталин посоветовался с Мао и 30 января 1950 года телеграфировал Штыкову: Ким Ир Сен «должен понять, что такое большое дело в отношении Южной Кореи, которое он хочет предпринять, нуждается в большой подготовке. Дело надо организовать так, чтобы не было слишком большого риска. Если он хочет побеседовать со мной по этому делу, то я буду готов принять его…»
Историки определенной ориентации очень любят цитировать это высказывание Сталина, воспринимая пассаж про «организовать надо» как доказательство того, что инициатива развязывания войны исходила из Москвы, а не из Пекина или Пхеньяна. Однако автор видит в приведенном отрывке скорее готовность обсудить вопрос и обеспокоенность возможными рисками.

В апреле 1950 года Ким Ир Сен снова появляется в Москве и пытается убедить Сталина в том, что все к вторжению готово. Однако Сталин советует дополнительно обсудить вопрос «с китайскими товарищами», и в апреле-мае 1950 года Ким Ир Сен и Пак Хон Ён посещают Пекин, где происходит окончательное формирование китайско-корейского военного союза. Неслучайно в телеграмме Мао Сталин пишет: «Вопрос должен быть решен окончательно китайскими и корейскими товарищами совместно, а в случае несогласия китайских товарищей решение вопроса должно быть отложено до нового обсуждения».

Но по какой же причине осторожный, казалось бы, Сталин дал добро на начало войны? По мнению автора, ответ есть в мемуарах советского дипломата и востоковеда Михаила Капицы, по словам которого Пак Хон Ён «утверждал, что на юге сложилась революционная ситуация, что как только начнется наступление Народной армии, там произойдут мощные народные выступления, сеульские власти будут парализованы и согласятся на объединение».

Конечно, здесь можно поставить вопрос о том, насколько Капица валиден как источник и насколько он придерживается ангажированной позиции. Зная биографию этого человека и его репутацию определенного фрондера (еще во время Корейской войны он проявил достаточно смелости, чтобы открыто назвать «уткой» пропагандистские материалы о ведении американцами бактериологической войны), резонно полагать, что у него не было причины выпячивать роль Пак Хон Ёна.

Тем более, что основания для того, чтобы так думать, были. Как мы помним, масштаб левого сопротивления режиму Ли Сын Мана в 1948-1949 годах был сравним с масштабом антияпонского сопротивления в Корее в начале ХХ века. В 1950 году эта активность уже начала спадать. Сказались и проведенная режимом куцая аграрная реформа, и весьма жесткие меры по подавлению левых выступлений. Однако снаружи это было видно меньше, чем изнутри, и представители Северной Кореи вполне могли потрясать цифрами и фактами, однозначно говорящими о том, что объединение страны будет легким.

У автора создается четкое впечатление, что стратегия Москвы строилась на стопроцентной уверенности: война на Корейском полуострове будет развиваться как блицкриг. Сценарий виделся примерно таким: северокорейская армия в кратчайшие сроки подавляет сопротивление противника, захватывает столицу Сеул, после чего по всей стране тут же разворачивается всенародное восстание, южнокорейский режим прекращает свое существование, и международному сообществу приходится мириться с новым положением дел на Корейском полуострове.

Это косвенно подтверждается и тем, как выглядела северокорейская стратегия в первые дни войны: после разгрома южнокорейской армии в прифронтовой зоне и захвата Сеула армия КНДР примерно неделю не продолжала развивать успех, а словно чего-то ждала. Капица открыто говорит, что расчеты Пак Хон Ёна не оправдались.

И если решение Москвы дать добро Пхеньяну на начало военных действий базировалось на ложной посылке о том, что сеульский режим вот-вот рухнет, то возникает вопрос: осознанно ли Москву снабжали дезинформацией? В докладных записках советских дипломатов в Москву хватает данных о том, что южнокорейский режим находится в состоянии кризиса. Однако после закрытия в Сеуле консульства СССР Москва не имела возможности собирать сведения о положении в Республике Корея напрямую.

Таким образом, в 1949-1950 годах Пак Хон Ён был как минимум вторым человеком в стране вообще и имел хорошие шансы стать первым, тем более что, если бы война завершилась успехом, ТПК значительно расширилась бы за счет коммунистов юга, существенная часть которых была его сторонниками. Учитывая, что по численности населения юг вдвое превосходил север, Пак вполне мог рассчитывать на то, что на ближайшем съезде партии у него будет прекрасная возможность «подвинуть» Ким Ир Сена за счет численного превосходства его сторонников в партии. Во всяком случае, перед войной он заявлял, что на юге под его началом находятся 200 тысяч коммунистов (в одном Сеуле — 60 тысяч), которые немедленно восстанут, как только начнется война. Эти заявления Пака подтверждает и Капица.

Как лидера коммунистов юга Пак Хон Ёна нельзя считать некомпетентным в оценках внутриполитической ситуации в Южной Корее. И хотя автору непонятно, выдавал ли Пак желаемое за действительное, будучи отрезан от реальной информации, или сознательно «гнал дезу», именно он был основным источником тех данных, на основании которых было решено воевать.

А что по тому же поводу думал сам Ким Ир Сен? Как формально первое лицо страны он был обязан декларировать определенный тренд вне зависимости от того, насколько он его поддерживал. У нас нет оснований не верить тому, что он действительно не спал ночами и думал об объединении, но у этого есть и иная грань. Вздумай Ким не проявлять должного рвения в этом вопросе, он мог попасть под огонь критики как сверху, так и снизу, и быть «съеденным» своими соратниками. Не забудем, что и Пак Хон Ён, и Чхве Чхан Ик были существенно старше Кима и в рамках традиционалистского менталитета вполне могли считать его «мальчишкой» (не забудем, что в 1950 году Ким Ир Сену было только 38) и выдвиженцем Кремля, которого приходится терпеть из-за поддержки Москвы. Но использование Коминтерновского опыта административных интриг вполне могло бы изменить ситуацию.

Вообще, из отчетов Штыкова Сталину довольно хорошо видно, что Ким и Пак достаточно часто присутствуют вместе, но в определенных ситуациях Пак практически перехватывает инициативу разговора и в основном это касается курса на усиление масштабов войны. Так что наиболее сильным ястребом в северокорейском руководстве оказывается не Ким, а именно Пак.

Впрочем, снять с себя бремя ответственности Ким Ир Сен не мог, хотя внутреннее напряжение в руководстве КНДР явно было. По утверждениям Александра Мансурова, в ноябре-декабре 1950 года на встрече в присутствии Штыкова Ким Ир Сен даже запустил в Пак Хон Ёна чернильницей с криком «Это ты во всем виноват!»

При рассмотрении дальнейшей фракционной борьбы нам следует внимательно отделять репрессии, связанные с ней, от более-менее обоснованных кадровых решений. Ко вторым автор относит смещение Ким Му Чжона, военного лидера «китайской фракции». 21 декабря на экстренном пленуме ЦК Трудовой партии Кореи вместе с рядом иных военных и партийных руководителей (из самых разных групп, включая партизанскую) он был исключен из партии и снят со всех постов за самовольные казни солдат, отступающих с юга, и неподчинение приказу Ким Ир Сена защищать Пхеньян до последнего. В 1951 году Му Чжон был вынужден вернуться в Китай, где умер от болезни.

В 1951 году при попустительстве большей части представителей советской фракции в ТПК, которую после него возглавил Пак Чхан Ок, был отстранен от власти тогдашний руководитель советской фракции Хо Га И, которому в ноябре 1951 года Пленум ЦК вынес порицание за развал организационной работы.

Заметим, что среди всех советских корейцев Хо Га И, возможно, был наименее натурализованным. Его корейское имя являлось транскрипцией его русской фамилии Хегай. Бывший парторг Чирчикстроя, он имел прозвище «профессора партийных дел». В марте 1953 года Хо покончил с собой при странных обстоятельствах, и кореевед Андрей Ланьков подозревает, что его убили.

Так считал целый ряд советских корейцев, ибо Хегай не выказывал никаких суицидальных настроений, но если представить себе вариант с убийцами, и то, что Хегай застрелился, использовав охотничье ружье, все равно возникают вопросы: его куда проще было отравить или задушить. Поэтому версия «ассасинов от Кима» тоже кажется странной.

Однако главным итогом Корейской войны с точки зрения борьбы фракций стало уничтожение руководства «внутренней группировки» во главе с Пак Хон Ёном. Первая атака на его фракцию была совершена еще в декабре 1952 года, когда Ким Ир Сен и Пак Чхан Ок начали критиковать возрождение фракционности. Но с точки зрения автора, давление на Пак Хон Ёна могло быть вызвано не только желанием Ким Ир Сена избавиться от конкурента, но и тем, что Пак спровоцировал руководство КНДР на неудачную авантюру, стоившую корейскому народу кровопролития.

А далее начинается самое интересное. Согласно целому ряду западных историков, включая Со Дэ Сока, в начале 1953 года группа местных коммунистов во главе с Ли Сын Ёпом, первым помощником Пак Хон Ёна, пыталась сместить Ким Ир Сена с помощью оружия, и 3-6 августа 1953 года в Верховном суде КНДР началось слушание дела Ли Сын Ёпа и ряда других бывших руководителей Трудовой Партии Южной Кореи, обвиненных в заговоре и шпионаже.

Все обвиняемые были ветеранами коммунистического движения, входили в высшее руководство Трудовой Партии Южной Кореи, а к моменту ареста находились на весьма заметных постах в КНДР, занимаясь главным образом руководством подполья и нелегальной деятельности в Южной Корее.

Как было заявлено на суде, подготовка переворота началась еще в сентябре 1951 года, но намечен он был на первый выходной сентября 1952 года. Переворот планировалось осуществить силами подчинявшихся обвиняемым отрядов Кымгансанского училища — центра по подготовке партизанских и разведывательно-диверсионных формирований для действий на юге. Андрею Ланькову это обвинение кажется «вполне фантастическим, но если представить себе, что речь шла о внутреннем перевороте, который никак не повлиял на курс во внешней политике, данный аргумент имеет меньшее значение».

Первый и единственный в истории КНДР открытый политический процесс был проведен в стиле советских процессов 1937 года: речи адвокатов не очень отличались от речей прокуроров, подсудимые наперебой каялись, причем некоторые обвинения носили явно надуманный характер. Так, Ли Сын Ёп заявил, что еще в июле 1950 года представитель американской разведки сообщил ему, что американцы намечают на конец сентября 1950 года высадку крупного десанта в Корее, и потребовал организовать в Пхеньяне восстание — при том, что в это время его самого вообще не было в Корее.

Пак Хон Ён среди обвиняемых отсутствовал, но 5 августа на VI расширенном Пленуме ЦК партии он был выведен из состава ЦК ТПК (пленум, заметим, не был специально посвящен именно этому) и вскоре арестован, так как его имя неоднократно упоминалось в ходе процесса, а заговорщики планировали сделать его главой правительства.

Суд над самим Паком начался почти два года спустя, 15 декабря 1955 года, и длился всего 8 часов в полузакрытом формате. Набор обвинений был стандартным, но интересно, что, отрицая «фантастические» обвинения, Пак признал, что хотел захватить власть. Смертный приговор, однако, был приведен в исполнение только осенью 1956 года — Москва несколько раз просила Пхеньян о снисхождении для Пак Хон Ёна, причем среди тех, кто о этом ходатайствовал, был даже Лаврентий Берия. Однако после третьего раза Ким Ир Сен будто бы развел руками и сказал: «А мы его уже расстреляли!»

Традиционно российская историография рассматривала уничтожение «местных» коммунистов исключительно как элемент борьбы за власть и по сфабрикованным обвинениям, однако ряд историков разных взглядов (Со Дэ Сок, Ян Сын Чхоль, Ким Хак Чун, Ким Ен Сик) говорят как о доказанных фактах если не о самом заговоре, то о том, что близкие люди из окружения Пак Хон Ёна неоднократно вступали в контакты и деловые отношения с представителями американской разведки. И если обвинения в шпионаже и действиях по указке США поддерживаются не всеми представителями этой группы (у американской разведки просто не было сил и возможностей разыграть столь непростую комбинацию), то сам факт заговора и контактов местных коммунистов и США кажется им однозначным.

Так, в мемуарах Ким Ён Сика подробно рассказывается о двух вражеских агентах, с которых все началось. Это Ли Са Мин (Уильям И) и Алиса Хён, дочь видного церковного деятеля, основавшего на Гавайях сеть корейских методистских церквей. В апреле 1949 года пара перебралась в Северную Корею, но спецслужбы КНДР были против, будучи осведомлены о подозрительных моментах в их биографиях. Однако Пак Хон Ён поручился за них, и более того, Алиса Хён стала его личным секретарем.

Историки Южной Кореи (как и некоторые советские/российские авторы, включая Ф.И. Шабшину) обычно относились к Пак Хон Ёну с определенной симпатией и противопоставляли его Ким Ир Сену. Но куда интереснее сравнение противостояния Кима и Пака с той борьбой ястребов и голубей, которая имела место «на южной стороне». В обоих случаях имелось противоборство двух тенденций. С одной стороны, те, чьи амбиции требовали расширения масштабов войны, невзирая на возможные последствия, с другой — те, кому ноша начала казаться тяжелой, и кто был готов искать выход из ситуации, которая грозила перейти в пат.

На счастье, ставки были столь высоки, что прагматики оказались не готовы рисковать. И хотя президент США Гарри Трумэн был не меньшим антикоммунистом, чем командующий войсками ООН в Корейской войне генерал армии Дуглас Макартур, Корейская война не вышла за рамки Корейского полуострова.

Репрессии в отношении Пак Хон Ёна до поры до времени как бы вывели его за рамки внимательного рассмотрения, но даже то, что мы знаем, подтверждает — он выступал за более широкий масштаб советской и китайской помощи и открытое вовлечение в конфликт СССР и КНР. Вдобавок, Пак Хон Ён и его окружение в большей степени, чем Ким Ир Сен, были продуктами восточноазиатского коммунизма, где «свойственные интеллигентам-революционерам кабинетные иллюзии и свирепость» сочетались с привычкой вести фракционную борьбу любыми средствами.

На взгляд автора, возможность оттеснить Кима от власти силами «местных» была достаточно вероятной, чтобы подумать о том, как выглядела бы КНДР в их правление. Вероятно, она надолго бы погрязла во фракционной борьбе, помноженной на политический авантюризм личностей вроде Пак Хон Ёна, чье прошлое куда более активно подталкивало бы пхеньянское руководство к рискованным социальным экспериментам, политике экспорта революции на юг и разжиганию конфликта на полуострове. В результате Северная Корея оказалась бы более слабой со структурной точки зрения, обладала бы меньшей поддержкой со стороны Советского Союза и Китая, но при этом проводила бы более агрессивную политику, итогом которой вполне мог оказаться новый виток гражданской войны.