«Ни секунды не жалел о возвращении»: кристаллограф Артём Оганов — о потенциале российской науки

16.10.2019 05:23

«Ни секунды не жалел о возвращении»: кристаллограф Артём Оганов — о потенциале российской науки

В России сегодня появилась возможность заниматься научными исследованиями на мировом уровне. Такого мнения придерживается российский кристаллограф, профессор РАН Артём Оганов. Долгие годы он работал за границей, но вернулся домой, чтобы создать на родине лидирующую в своей области лабораторию. Учёный принял участие в проходящем в Москве XIV Всероссийском фестивале NAUKA 0+. В беседе с RT он рассказал о своём методе предсказания структуры вещества в экстремальных условиях.

— Артём Ромаевич, вы состоялись как учёный на Западе, а потом вернулись обратно. Почему решили продолжить свою карьеру в России?

— Я уехал в 1998 году, когда никаких перспектив для работы в науке в России не было. Мне казалось, что страна умирает. Пришлось уезжать и реализовывать свою мечту за границей, и мои первые значимые научные работы были сделаны там. А вернулся, когда в России возникла возможность заниматься любимым делом на передовом уровне — потому что на родине всегда лучше, чем за рубежом. Для меня все страны в целом равны, все хорошие, но одна — особенная. Это мой дом, моя страна.

Карьера на Западе развивалась достаточно быстро. В 35 лет я понял, что достиг потолка, что дальше жизнь там будет скучной. А возвращение в Россию — удачная возможность создать здесь лидирующую в моей области лабораторию, шанс доказать и себе, и другим, что в России этим можно заниматься.

Взять молодых ребят с горящими глазами и сделать так, чтобы они не потухли, чтобы ещё ярче загорелись. Я всегда делаю такие вещи, которые делать не принято, в науке занимаюсь задачами, которые считались нерешаемыми. Ни секунды не жалел о возвращении — ведь здесь действительно интересно жить. Наслаждаюсь каждой секундой.

— Помимо основной научной работы, вы занимаетесь организационными вопросами, являетесь членом президентского совета по науке и образованию, участвуете в выработке решений, которые изменяют научный ландшафт нашей страны. Можете рассказать об этой работе? 

— В работе совета используется опыт научной работы всех входящих в него членов. У меня богатый опыт, поскольку я жил в Англии, Швейцарии, США, тесно работаю с Китаем. Я использую эту возможность, чтобы формулировать предложения, которые позволят улучшить систему организации науки и образования в нашей стране.

— В чём уникальность сколковского проекта?

— Сколтех — экспериментальный университет западного образца на российской почве. Он обеспечивает такие же, как и на Западе, зарплаты, финансирование научных исследований и лабораторий. У нас работают профессора со всего мира. Мне кажется, Сколтех работает хорошо, этот эксперимент расцениваю как положительный.

Объём бюджетных средств в пересчёте на сотрудника достаточно большой. Но он не идёт ни в какое сравнение с объёмом средств, идущих на Высшую школу экономики, МГУ и другие крупные институты. Мы берём не размерами штата, а качеством исследований.

Уже сегодня статьи нашего института в разы более цитируемые, чем статьи других российских вузов. Считаю, что моя доля в этом результате тоже есть. Когда я приехал в 2015 году, этот институт представлял собой эмбрион, поскольку было всего два десятка профессоров, а сегодня у нас больше 100 профессоров, больше 1 тыс. студентов и аспирантов, уровень которых выдающийся.

— Как работает ваш метод предсказания кристаллических структур USPEX? 

— У науки две основные цели — предсказывать и объяснять. Мой метод позволяет предсказывать структуру вещества — это особенно полезно в экстремальных условиях, где эксперименты делать тяжело и дорого, а также предвидеть, предсказывать новые материалы до того, как они будут получены.

Первая версия метода USPEX была создана мною и моими учениками в Швейцарии в 2004 году, и к 2005 году этот метод уже работал. Затем я развивал его много лет в Америке, а теперь делаю это в России. Мы хотим, чтобы USPEX работал максимально быстро, надёжно и был применим к максимально широкому числу задач.

— В своей лекции вы говорили, что некоторые вещества под воздействием давления изменяют свою структуру и превращаются в мощную взрывчатку. Не приведёт ли ваша работа к созданию ещё более мощного оружия, чем есть у человечества сейчас? 

— Жизнь, скорее, может исчезнуть из-за появления каких-то опасных инфекций. Не существует материала, который может уничтожить жизнь на Земле вследствие какого-то гигантского взрыва — не тот масштаб энергии. Сегодня самая большая энергия связана с термоядерным синтезом элементов, но она не способна уничтожить нашу планету. 

Любой прорыв фундаментальной науки рано или поздно приведёт к прорывам в технологиях, которые могут быть применены человечеством как во благо, так и во вред.

Вряд ли жизнь человека станет лучше, если мы попытаемся остановить прогресс, в котором я вижу больше добра, чем зла. Но зло, связанное с дефектами человеческой морали, неистребимо, к сожалению.

— Вера в Бога и наука, насколько они совместимы? Вы религиозный человек?

— Я человек верующий, но когда-то был атеистом. У разных людей разный опыт, который приводит их к тем или иным выводам о жизни, о мире. Можно быть верующим и заниматься наукой — тут никакого противоречия нет. Наука и религия изучают мир и человека, но в ортогональных направлениях. Наука изучает материальный мир, а религия — мир духовный, который не подлежит научному исследованию.

— Великий учёный Ричард Филлипс Фейнман был замечательным популяризатором науки. Что вы думаете о его нестандартном способе просто и эффективно объяснять сложные явления? А вы можете объяснить суть своей работы маленькому ребёнку?

— Учёный должен быть в состоянии объяснить понятным языком, чем он занимается. Для этого надо просто самому хорошо понимать, что ты делаешь. Слушать лекции Фейнмана для его студентов наверняка было особым наслаждением, а вот читать их в бумажном варианте мне не нравится, поскольку в них много воды. Мне больше нравится строгий и содержательный язык курса Ландау и Лифшица, их лекции более компактны и выверены.

У меня четверо детей, которые постоянно спрашивают, чем я занимаюсь. Стараюсь рассказывать максимально понятно, но маленьким детям какие-то вещи я могу объяснить легко, а какие-то нет. Например, им сложно объяснить, что такое атом. А вообще читать научно-популярные лекции студентам, аспирантам и школьникам я привык, однажды у дочки в детском саду читал лекцию.

— Нобелевский лауреат Дадли Роберт Хершбах рассказал нам недавно, что в Гарварде и других американских институтах есть специальные центры, где методисты обучают преподавателей и исследователей доступно рассказывать о своей работе. Нужны ли подобные структуры в наших институтах?

— Такие центры нам нужны, но для этого люди должны сами захотеть научиться говорить понятно. В некоторых культурах, например в нашей и в немецкой, считается, что учёный должен говорить сухо, выверенным книжным языком. Я считаю, что мы говорим и пишем для того, чтобы быть понятыми.