США теряют корни: цивилизационный кризис американского общества
15.11.2017 09:49
США теряют корни: цивилизационный кризис американского общества
Проект Просвещение потерпел неудачу, потому что оказался неспособным придумать общее моральное чувство, основанное только на Разуме.
Джеймс Дэвисон Хантер, который в начале 1990-х годов придумал термин «культурная война», говорит: «Все знают, что с нашим обществом что-то всерьез не так, но большинство людей всё еще думает, что это можно каким-то образом исправить».
«Да, наша республика глубоко раздроблена, а Вашингтон недееспособен. Да, наблюдается огромное истощение социального капитала. Да, наш публичный дискурс неоднозначен. Да, несмотря на всю свою мощь, поздний капитализм не смог поддерживать устойчивый рост уровня жизни для обычных людей, сделав их напуганными и злыми. И да, культура демократии, которая издавна была клеем, держащим американцев вместе, начала растворяться. Но если мы опустим идеологию левых и правых и сосредоточимся вместо этого на прагматических решениях основных проблем, мы сможем найти выход».
«Слева, справа и из центра различные анализы современной политической жизни неизменно предлагают практические, разумные, пошаговые предложения по устранению проблем в стиле: «Если мы просто попытаемся поднатужиться…».
Такой прагматичный оптимизм — это, конечно, чисто американская черта. Как отмечал историк Артур Манн сорок лет назад, в гражданах Соединенных Штатов уже давно укоренилась уверенность в том, что американское ноу-хау — это уметь превратить проблемы в возможности.
Даже если институты стабильны и прочны, когда они развиваются, ни одно учреждение не стабильно, и его нельзя исправить каким-то определенным образом. Сейчас вопрос заключается в том, можно ли «починить» современную американскую демократию. Что, если политические вопросы, о которых мы беспокоимся, на самом деле являются симптомами более глубокой проблемы, для которой нет простого или очевидного правового решения?»
Хантер говорит, что теперь мы имеем дело с политическими последствиями проекта Просвещение.
«Любая возможность «исправить это» означает, что современная американская демократия должна учитывать трансформацию глубоких структур американской и западной политической культуры. И хотя политика может выражать и защищать определенный социальный порядок, она не может направлять его. Как замечательно сказал Майкл Оукшотт, «политическая деятельность, возможно, и дала нам Великую хартию и Билль о правах, но не она дала нам смысл этих документов, которые пришли из глубокого слоя социальной мысли — слишком глубокого, чтобы подвергаться влиянию и действиям политиков».
Имеется в виду, что становится всё яснее различие между политикой культуры и культурой политики. Политика культуры относится к власти над культурными аспектами. Включая мобилизацию партий и поддержку снизу, организацию руководства, формирование коалиций с особыми интересами и манипулирование публичной риторикой в вопросах, отражающих символы или идеалы, лежащие в основе коллективной идентичности группы. Это то, что представляет себе большинство людей, когда они используют термин «культурные войны».
В этом случае войны — это накопленные политические конфликты по таким вопросам, как аборт, права геев или федеральное финансирование гуманитарных наук. Хотя культура затрагивается на всех уровнях, политика культуры в первую очередь касается политики.
Культура политики относится к символической среде, в которую внедряются политические институты и в которой происходят политические действия. Эта символическая среда находится в нечетких рамках — они неявны, но они и делают конкретные политические договоренности понятными или непонятными, желательными или предосудительными. Именно эти рамки представляют собой «глубокую структуру» культуры. Если у политического института или практики отсутствует глубокая структура, некоторые из них просто не имеют смысла.
«Это различие необходимо для понимания наших политических движений», — пишет Хантер.
Ученый Аласдер Макинтайр дошел до этой мысли почти 40 лет назад. Он сказал, что проект Просвещение потерпел неудачу, потому что он не смог придумать связующее моральное чувство, основанное только на Разуме. В результате наша цивилизация, не имеющая трансцендентного общего источника морали — «глубокой структуры» и «базовых рамок неявного смысла», как называет ее Хантер, — растворяется. Люди не хотят этого признавать, потому что это пугает. Но это происходит.
Все демократические революции восемнадцатого и девятнадцатого веков были основаны на приверженности социальному порядку, основанном на доступной и разумной истине, на возможности подлинной человеческой справедливости, на гарантии свободы личности и защите толерантности. Но чьей правды? Чьего правосудия? Толерантности в отношении кого? И где лежат границы между индивидуальной свободой и общественным благом?
Эти вопросы задавались всегда, но это происходило в рамках этической базы, которая представляла собой некую законную власть в рамках такого конфликта. Любое законное осуществление политической власти зависело от неких общих авторитетных институтов — выборов, законодательных органов, судов — и подкрепляло более или менее авторитетные ценности, стандарты и нарративы.
Но разве уважают сейчас американцы какой-либо авторитет? Кажется, они вообще потеряли веру в свои институты. И вакханалия, происходящая сейчас в СМИ, и нечистые на руку журналисты только подливают масла в огонь.
Хантер предлагает подробный анализ того, почему идеалы Просвещения лучше всего развивались в Америке, а не в Европе, и он приходит к выводу о том, что они оказались неспособными решить главные проблемы XX века, особенно вследствие войны.
«Несмотря на усилия по его возрождению и несмотря на общий мир, который характеризовал Запад во второй половине XX века, напряженность и противоречия, присущие проекту Просвещения, только углубились. Как возможно политическое равенство в мире растущего экономического и устойчивого расового неравенства? Учитывая, казалось бы, бесконечное расширение плюрализма, включая моральный плюрализм, существуют ли какие-либо ограничения в отношении толерантности? На какой основе могут быть согласованы с обществом частные интересы, которые часто включают и влиятельные, очень специализированные организации с особыми интересами — мощные корпорации? В любом случае, что такое общественное благо?
Силы, которые раскручивали проект Просвещение, только усилились. Но интеллектуальная жизнь за последние полвека — это, в частности, и блестящие умы, которые находят культурную логику проекта Просвещения и его стремление к либеральному демократическому порядку пустым. Способность подчеркивать несовершенства и лицемерие этого порядка — роскошь, которой интеллигенция могла пользоваться только до тех пор, пока остальная часть населения не начала делать то же самое. До тех пор, пока большинство американцев, даже если некоторые из них были «отбросами» [deplorable, как выразилась Хиллари Клинтон] или «цеплялись за оружие и религию», продолжали верить в проект, наблюдалась относительная политическая стабильность.
Но теперь скептицизм интеллектуалов проник и в широкую общественность. Теперь все кому не лень подались в постмодернисты и скептики. Все видят лицемерие, задают вопросы правительству, сомневаются в доброй воле и компетентности своих лидеров. Эти широко распространенные подозрения, а зачастую и цинизм, в значительной степени характеризует нашу политическую реальность», — утверждает Хантер.
Культурные войны, по словам Хантера, усилили «легитимационный кризис в Америке». То есть каждая из сторон думает, что другая сторона и ее ценности являются незаконными. И это не изменится.
«Культурная логика проекта Просвещения потеряла доверие, и подлинный либеральный режим, который он вдохновил, рушится. Институциональные структуры, которые мы построили, остаются нетронутыми, и они продолжают обеспечивать стабильность режиму. Но даже если республиканский процесс [по инерции] и может решать определенные вопросы власти, он не может решать вопросы идентичности и коллективной цели. Он не может сформулировать убедительной легенды, которая связала бы общество для общих целей. Культурная логика, на которую опирался либерализм, существует теперь только фрагментарно, и вряд ли она снова возродится.
Единая культурная логика вряд ли вернется, потому что у власти нет надежной базы, на которой можно было бы все восстановить. Религиозная вера жизнеспособна в личной жизни и в общинах, но она также была взята на вооружение во имя партийных интересов. И в гражданской или политической сфере она уже не говорит универсальными истинами. А что касается науки, то даже со всеми ее достижениями во множестве разных сфер, доверие к ней, как к предприятию, было точно так же подорвано вместе со скептицизмом теории постмодерна… В народном сознании многие считают, что наука предвзято относится к личным и политическим интересам — и факты здесь не имеют значения».
Хантер не говорит, что мы в безнадежной ситуации, он говорит, что если культурную логику поздней стадии демократии и можно исправить, то это будет нелегко и не скоро. Американские эксперты-скептики считают, что этого не произойдет.
Хантер также говорит в своем эссе о том, что Просвещение так хорошо работало в Америке, потому что определялось синтезом реформаторского христианства и традиций Просвещения, рациональности.
«Этот синтез представлял собой радикальный отход от традиций древности, когда вся власть в общественной и частной жизни была опосредована ритуальной практикой, иерархическими структурами и институциональными процессами римского католицизма или англиканства. Это была новая модель морального порядка, в которой власть теперь была основана на обществе индивидов (смысл народного суверенитета), который разделял моральные связи чувств и симпатий, а также видение универсальных истин… Изменился характер связей между людьми — то есть природа самого общества. Эти связи больше не определялись членством по предписанию: по географии, происхождению и вере, в которой рождались люди, но по связям моральных чувств, разума и общей, хотя и добровольной, веры в общие идеалы.
Этот новый вид нравственного порядка не был бесхарактерной гражданской религией, основанной на вере наименьшего сопротивления, которая была достигнута путем компромисса в целях политической легитимности. Это был синтез, опирающийся на богатые традиции мышления и практики».
Но сегодня, в 2017 году, американцы, похоже, утратили этот синтез.
«Это случилось не в одночасье, но это произошло, и его нелегко восстановить, если его вообще можно восстановить. Многие люди, по понятным причинам, встревожены упадком либеральной демократии, но они не понимают, насколько либеральная демократия зависит от христианской веры… Несомненно, человек может совсем и не быть христианином и быть хорошим либеральным демократом. Но эта позиция устойчива, пока большая масса людей живет с общим культурным кодексом, который когда-то давала христианская религия. Как однажды было сказано, Просвещение — это секуляризация христианской религии. И всё шло достаточно хорошо, пока демократия Просвещения вспоминала и укрепляла свои христианские корни. Но мы давно этого не делали», — пишет Род Дрейер на страницах The American Conservative.
Крах христианства в Америке — и на Западе вообще — неизбежно будет означать крах структур, построенных на христианской мысли и практике. Вариант Бенедикта (книга Дрейера) утверждает, что ортодоксальные христиане-обыватели рискуют потерять веру в эту постхристианскую (и всё более антихристианскую) эру, а те, кто сохранят веру, столкнутся с большими трудностями и даже преследованиями. Христиане, которые не задумываются над этими предстоящими испытаниями и не работают сейчас на то, чтобы подготовиться к ним, глупы, считает Дрейер.
Исследователь Джон Дэниел Дэвидсон пишет:
«Эти четыре автора используют разные подходы к одной и той же теме — агрессивную секуляризацию основного общества и последствия этого для церкви, но все они приходят к одному и тому же выводу: обновленная церковь таки увидит общество в темные времена, поэтому христиане должны начать обновлять церковь уже сейчас… Авторы говорят и о жертвах, и о возможном будущем преследовании».
Дрейер считает, что христиане должны пересмотреть роль работы в своей жизни не только потому, что она сыграла огромную роль в современной жизни, но и потому, что христиане будут брошены в одиночестве прогрессистами, которые доминируют в американской экономике.
«Христианам пока не запрещается покупать и продавать без одобрения государства, но мы находимся на рубеже, когда в целые области коммерческой и профессиональной жизни не будут допускать верующих, чья совесть не позволит им кадить богам нашего века», — уверен Дрейер.
Подробнее на https://khazin.ru/articles/23-filosofija-i-istorija/55789-ssha-terjajut-korni-tsivilizatsionnyy-krizis-amerikanskogo-obshhestva
Совсем недавно американские заголовки пестрели скандалами: пекари, флористы и устроители свадеб отказываются участвовать в однополых браках. Учителя отказываются преподавать идеологию трансгендерности по воле государственных органов, работодатели не хотят предоставлять контрацептивы своим сотрудникам. Список противоречий, больших и малых, несомненно, будет расти и дальше, поскольку «прогрессивная система правления» сохраняется.
Дрейер не говорит об этом явно, но возможно, христианам придется примириться с каким-то второстепенным статусом, которого они никогда не знали в Америке. «Долгий мир, который сохранялся на Западе между церковью и государством, заканчивается». Это станет потрясением для христиан, которые полагали, что их культурное господство будет вечным. Кто-то уже терпит насмешки прогрессивных врачей, потому что не сидит на пилюлях программы «контроля над рождаемостью», и у него уже четвертый ребенок.
«Может, скоро этот кто-то потеряет работу. Может быть, его бизнес заберет государство. Может быть, это будет даже тюрьма, потому что люди будут отказываться подчиняться законам, которые нарушают христианскую веру. Такие вещи уже случались раньше. Что заставляет нас думать, что их больше не повторится, здесь, в Америке?.. Они рискуют получить ярлык «фанатик» или «фундаменталист» от бывших друзей или коллег… Церковь «потеряет многие свои социальные привилегии» и «предъявит гораздо большие требования» верующим. Реальный кризис едва начался. Мы можем рассчитывать на грандиозные потрясения. Но я также уверен в том, что останется в конце: не Церковь политического культа, которая уже мертва, а Церковь веры. Она, возможно, уже не будет доминирующей социальной властью в той мере, в какой она была до недавнего времени; но она переживет свежий расцвет и станет опорой человека, и он обретет жизнь и надежду после смерти», — делает вывод Дрейер.