На этой неделе, 5 и 6 февраля, в Москве проходил форум «Афганский диалог». Делегация запрещенного в РФ Талибана встречалась с представителями афганской оппозиции. Эта встреча и слухи о скором выводе американских войск из Афганистана вновь приковали внимание к Средней Азии, которая имеет все шансы вновь стать очагом нестабильности. Таджикский исламизм, казалось бы прирученный в конце девяностых и вроде бы разгромленный в начале двухтысячных, снова поднимает голову. Способствует этому ворох нерешенных социально-экономических проблем, которые в последние 25 лет просто маскировались местными властями.
Все новое, как известно, — хорошо забытое старое. В 1980-х в Таджикской ССР тоже сложилась непростая социально-экономическая ситуация. Население стремительно росло, особенно в сельских районах, но в бедной республике попросту не хватало рабочих мест. Проблему пытались решить переселением сельских жителей в города, но это не помогало. К концу восьмидесятых в городах скопились тысячи безработных нищих людей, которые стали главной силой будущего конфликта.
Спровоцировал его, как ни странно, конфликт в далекой закавказской республике. В феврале 1990 года несколько десятков армянских семей приехали к родственникам в Таджикистан, спасаясь от разгорающегося межэтнического противостояния в Карабахе. Народная молва увеличила количество беженцев до нескольких тысяч, а затем поползли слухи, что армянские семьи получат большие квартиры в новостройках без очереди. 12 февраля недовольная толпа штурмом взяла здание ЦК, а потом по всему Душанбе прокатилась волна погромов. Акции протеста прошли по всей стране, советские органы власти быстро теряли контроль, и 24 августа был принят закон «О государственном суверенитете Таджикской ССР». А в декабре 1991 года Рахмон Набиев стал первым президентом независимого Таджикистана.
Но всенародной поддержки у нового главы республики не было. И дело не в его политических взглядах или непопулярных реформах. Просто Набиев принадлежал к правящему клану северян-ходжентцев, которые руководили Таджикистаном еще во времена СССР. Для граждан он олицетворял старый режим.
Оппозицией Набиеву стали южане-памирцы. Они провозгласили исламские и одновременно демократические лозунги. Из-за того что в конце восьмидесятых граница в труднодоступных районах Памира практически не охранялась, в регионе было сильно влияние афганских моджахедов, среди которых было немало этнических таджиков. Да и лидеры клана быстро смекнули, что для победы необходима помощь извне, а сотрудничество с Талибаном открывало доступ к деньгам из богатых стран Персидского залива.
Однако с вербовкой сторонников внутри республики у исламистов возникли проблемы. Дело в том, что, в отличие от соседнего Узбекистана, в Таджикистане не было таких мощных религиозных центров, как Самарканд или Бухара. Соответственно, не было и серьезных исламских богословов, поэтому религиозному экстремизму там неоткуда было взяться. Ислам таджиков был просто частью традиционного уклада жизни и наверняка шокировал бы любого выпускника медресе из Саудовской Аравии. Однако с помощью афганских инструкторов исламским оппозиционерам очень скоро удалось сколотить немногочисленные, но вполне боеспособные отряды. Кроме того, памирцы подмяли под себя наркотрафик из Афганистана, перехватив у местной мафии приличную часть доходов. В мае 1992 года противостояние перешло в фазу вооруженного конфликта.
Нельзя сказать, что гражданская война в Таджикистане была в полном смысле противостоянием светской власти и религиозных радикалов. Это была борьба кланов, объединенных не только по месту происхождения, но и общими деловыми интересами. Безумная жестокость встречалась с обеих сторон. Оппозиционеры объявляли сторонников правительства «пособниками неверных» и устраивали массовые казни. Это неудивительно, учитывая, что в их рядах появились реальные исламисты — талибы и батальон боевиков запрещенного в России «Исламского движения Узбекистана ».
Правительственные силы платили оппозиционерам той же монетой. В кишлаках, захваченных правительственными войсками, людей убивали только за одно подозрение в симпатии к оппозиционерам, а кишлаки попросту сжигались, чтобы не тратить силы на их оборону. Офицер бригады ГРУ Олег Голыбин, который помогал обучать бойцов правительственных сил, в своих воспоминаниях называл их «дружественными бандформированиями».
Однако логика войны делала оппозицию все более исламистской. Боевое братство с талибами очень скоро превратило многих сторонников оппозиции в настоящих исламских фундаменталистов. А в какой-то момент в расположение отрядов таджикской оппозиции прибыл некий иорданец Хаттаб , имя которого позже узнает вся Россия. Именно в период гражданской войны в Таджикистане в русский язык и вошло слово «ваххабит». Правда, в ту пору, видимо, для простоты произношения, оно трансформировалось в «вовчика». Так позже стали называть всю таджикскую оппозицию, а сторонников правительства по совсем непонятной причине назвали «юрчиками». Несмотря на легкомысленные названия, война вовчиков и юрчиков стала одной из самых кровавых на постсоветском пространстве.
Кризис углублялся, и в 1994 году в республике сменилась власть. На внеочередных президентских выборах победу одержал Эмомали Рахмон . Его избрание стало катализатором переговорного процесса между враждующими сторонами. Во-первых, он, выходец из Гарма, не принадлежал к ненавистным северянам и не вызывал отторжения у лидеров оппозиции. Во-вторых, Рахмон был темной лошадкой: ни сторонники правительства, ни оппозиционеры не воспринимали его всерьез, и все надеялись в скором времени сместить «компромиссную фигуру».
Обе стороны в надежде на скорую победу продолжали воевать, жертв становилось все больше, а шансов на победу не прибавлялось ни у кого. В этих условиях в 1997 году правительство и оппозиция все-таки сели за стол переговоров и заключили мир. Памирцы получили часть должностей в правительстве республики, а Партия исламского возрождения Таджикистана получила возможность легально участвовать в выборах. Однако история исламистского движения в стране на этом не закончилась.
Одним из тех, кто отказался сложить оружие, был Абдулло Рахимов. О ранних годах его жизни практически ничего не известно. Он родился в 1949 году в Ленинабаде. Довоенная биография Рахимова окружена множеством мифов, которые тиражировались как его сторонниками, так и противниками. Считается, что при советской власти он вел довольно скучную жизнь и занимался починкой телевизоров. В какой-то момент судьба свела его с Эшони Абдурахимджоном — богословом, у которого Рахимов 13 лет постигал основы теологии. Тогда, как утверждают, он и получил прозвище Мулло Абдулло, под которым и вошел в историю благодаря своей религиозности и нравственности. После начала гражданской войны он примкнул к силам оппозиции и быстро стал авторитетным полевым командиром.
Мулло Абдулло был одним из немногих лидеров исламистов, которого любили в народе. Например, он никогда не связывался с наркотрафиком и, несмотря на жестокость, прослыл строгим, но справедливым человеком. Его принципиальность и неуживчивость привели к конфликтам с другими оппозиционерами. Когда они заключили мир с Рахмоном, Абдулло назвал своих бывших сторонников предателями и с частью людей ушел в горы продолжать борьбу за строительство среднеазиатского халифата.
Абдулло обосновался в Афганистане. Оттуда он постоянно проводил рейды на таджикскую территорию, активно сотрудничал с Тахиром Юлдашевым из «Исламского движения Узбекистана». Абдулло успел повоевать на стороне злейшего врага талибов Ахмад Шаха Масуда, а после его смерти — и на стороне Талибана против американцев.
В 2009 году во главе отряда из нескольких десятков боевиков Абдулло пересек афгано-таджикскую границу. Вернувшись на родину, он заявил, что война не закончена. С каждым днем его сторонников становилось все больше за счет бедных крестьян и криминальных элементов. К отрядам Абдулло примыкали и бывшие командиры оппозиции, уже вроде бы сложившие оружие. Прознав об этом, Рахмон объявил ликвидацию Абдулло задачей номер один, но это лишь привлекло к полевому командиру новых сторонников. В стране всерьез заговорили о новой фазе гражданской войны.
Но Мулло Абдулло так и не удалось собрать по-настоящему сильную группировку. Его отряд составлял пару сотен человек. Кольцо вокруг Рахимова постоянно сжималось, и 15 апреля 2011 года в очередном бою он был убит.
Но пока Абдулло Рахимов бегал с автоматом по афганским и таджикским горам, его бывшие соратники вполне легально включились в политику. На выборах 2000 года Партия исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ) вошла в парламент. Она отказалась от радикальных лозунгов и больше не выступала за построение халифата, а выступала лишь за активную роль ислама как традиционной ценности в жизни таджикского общества.
Как ни странно, но именно структура исламистов стала наиболее либеральной в таджикской политике. Партия отказалась от кланового принципа, в ее рядах можно было сделать карьеру вне зависимости от социального статуса и происхождения. Она позиционировала себя как защитницу ислама и мусульман, а не только жителей определенного региона. В сельских районах ПИВТ часто заменяла государственные институты, ее члены создавали религиозные образовательные учреждения, активно занимались благотворительностью.
Параллельно с ростом популярности ПИВТ росла и сила Рахмона. До середины нулевых ему приходилось мириться с исламистами. По соглашению с оппозицией 1997 года многие посты получили бывшие полевые командиры, за ними стояли вооруженные отряды и наркомафия. С ними Рахмон ничего поделать не мог. Но восточная мудрость учит, что самое быстрое решение — не всегда самое правильное. Со временем кто-то из его врагов умер, кого-то президент смог подкупить или переманить на свою сторону. Избавляясь от радикализма, ПИВТ приобретала народную популярность, но лишалась силовой поддержки идейных моджахедов, оставшись один на один с авторитарным режимом Рахмона.
И тогда начиная с 2011 года Рахмон повел наступление на легальных исламистов. Формальным поводом стало вторжение Мулло Абдулло. Таджикам запретили демонстрировать религиозную принадлежность, выезжать за границу для изучения ислама, несовершеннолетним запретили посещать религиозные школы. Члены партии регулярно становились фигурантами дел об экстремизме, на государственных телеканалах рассказывали о преступлениях исламской оппозиции в ходе гражданской войны: «Вы хотите, чтобы было как в 1990-х?» — обращались к зрителям авторы телепрограмм. В целом Рахмон пытался выставить ПИВТ оголтелыми религиозными фанатиками, которыми они давно не являлись.
Окончательный удар по партии президент нанес перед парламентскими выборами 2015 года. Кандидатов от ПИВТ под надуманными предлогами лишали регистрации, им угрожали. В итоге партия не получила даже символических мест в парламенте, набрав всего семь процентов голосов. Но основные репрессии были еще впереди. Летом 2015 года прошли повальные аресты членов ПИВТ.
По всей стране закрывались отделения партии. Депутатов местных советов (иногда под пытками) заставляли отказываться от своих мандатов. В августе партию признали экстремистской и террористической организацией и запретили, большую часть руководства бросили в тюрьмы. Многие рядовые члены эмигрировали. Однако по позициям исламистов это ударило не так сильно, как хотелось бы Рахмону.
Таджикистан был и остается важным направлением для афганских исламистов, и неважно, кто будет править бал в подполье, — талибы или «Исламское государство». Протяженная и слабо охраняемая граница предоставляет широкие возможности как для наркотрафика, приносящего стабильный доход, так и для переброски боевиков в Среднюю Азию. К тому же в рядах афганских моджахедов сражается немало этнических таджиков.
Да и в самой республике не все гладко. После того как ПИВТ отправили в подполье, ее бывшие члены вновь начали радикализоваться. Рахмон разочаровал их в легальных способах борьбы и толкнул в объятия Талибана. Кроме того, президент продавил два важных для себя, но непопулярных закона. Один позволял ему переизбираться неограниченное количество раз, а другой снижал возрастной порог, необходимый для участия в президентских выборах.
Второй, как нетрудно догадаться, принят для сына Рахмона и позволяет таджикскому президенту выстроить в стране династическое правление. Это вызвало возмущение в оппозиционных кланах. Они окончательно убедились, что для них в Таджикистане нет будущего ни при Рахмоне, ни в случае его добровольного ухода с президентского поста.
***
Получается, что вблизи от южных рубежей России есть страна с бедным населением, которое абсолютно разочаровано в своем руководстве и не видит для себя никаких перспектив. Такое состояние общества всегда было благодатной почвой для фундаменталистской идеологии. Но, в отличие от соседнего Узбекистана, элиты Таджикистана не консолидированы, их невозможно в случае необходимости мобилизовать на поддержку власти. В ситуации реального вторжения с территории Афганистана часть кланов вполне может поддержать исламистов в надежде получить свой кусок пирога. ПИВТ разгромлена, но ее социальная база осталась. Теперь эти люди обозлены на Рахмона и способны взять в руки оружие.
Конечно, у Рахмона есть козырь. В Таджикистане все еще существует российская военная база с внушительным, по меркам региона, гарнизоном. Присутствие военных до поры до времени способно сдерживать напряжение, но как долго — неизвестно. В итоге Россия имеет все шансы получить еще один очаг нестабильности с боевиками-исламистами. Но, в отличие от Сирии, Таджикистан куда ближе к России чем кажется. Во-первых, полноценной границы со среднеазиатскими республиками не существует. Во-вторых, въезд в Россию для граждан того же Таджикистана упрощен до предела.
Второе нашествие. Очаг терроризма вблизи России: Таджикистан на пороге нового вторжения исламистов